Теплая Птица - Страница 31

К оглавлению

Вынырнув из лесу, к железной дороге прикорнула испещренная

колдобинами автодорога, посреди которой замер фургон - черная развалюха,

напоминающая оскалившую зубы тварь.

Марина свернула с насыпи.

-Ты чего?

Она не ответила, коротко махнула рукой.

На фургоне – едва заметная картинка: румяная женщина подает такому же

румяному мальчику тарелку с чем-то желтым.

-Андрей, помоги.

Я обошел грузовик. Марина боролась с металлической створчатой дверью –

ржавые чешуйки летели на снег из-под ладоней.

-Зачем тебе это?

-Помоги.

Я вцепился в створку.

-Погоди, Марина. Пальцы оттяпает на хрен. Отпускай!

Едва приоткрытая дверь снова захлопнулась, снег вокруг нас порыжел.

Я отлучился в лес, вернулся с толстой палкой. Марина сидела на корточках,

чертя пальцем по снегу.

-Как думаешь, что там? – она кивнула на дверцу.

-Посмотрим.

Вставив рычаг в щель, надавил что было силы. Поначалу не чувствовалось

ничего, кроме равнодушного сопротивления металла, но затем – щелчок, и дверь

распахнулась, да так резко, что я едва успел отскочить в сторону.

Марина охнула.

Фургон был доверху набит продолговатыми ящиками, целыми и

невредимыми.

Я залез внутрь и выкинул наружу один ящик. Ударившись, он распался.

-Ананасы, – воскликнула Марина.

Это слово породило всполох в моей голове: празднично накрытый стол,

елка, украшенная гирляндой, включенный телевизор. Андрюшка хмуро ковыряет

вилкой в тарелке, рядом с ним – Марина Львовна. Входит Галя – в руках у нее

зеленая банка.

-А посмотрите, что я припасла! Ну-ка, Андрюшка, открывай!

-Открывай скорее, Андрей, - взмолилась Марина.

Достав заточку, я срезал крышку на зеленой банке: желтые кубики,

залитые белесым соком.

-Какой запах!

-Держи, - я протянул банку Марине. Она отпила сока.

-Вкусно.

Взяла пальцами желтый кубик, стала есть.

Я открыл банку для себя.

Правда, вкусно. Но мясо лучше… Оно дает силы.

-Неплохо, - сказал я, отшвырнув пустую банку. – Бывшие, наверное, по

праздникам это ели?

Марина наморщила лоб:

-Не знаю… Кажется, на праздник они ели свежие ананасы… Ну, то есть…

Богатые ели свежие каждый день, а бедные – на праздник.

-А это тогда для кого? – я кивнул на коробки.

-А это, наверное, для бедных – на каждый день. Или, может, для

путешественников - таких, как мы. Не знаю. А почему ты спрашиваешь?

-Всполох, - я замялся. – Похоже, Андрюшка открывал эти банки по

праздникам.

Пару секунд Марина смотрела на меня, потом рассмеялась.

-Выходит, у тебя сегодня большой праздник.

Для нее Андрюшка и я – это одно и то же…

Тишину нарушал лишь скрип снега под ногами. Автодорога свернула в лес.

Все чаще попадались КТСМ, разрушенные или уцелевшие. В чащобе замелькали

остовы каких-то зданий.

Но вот тишина разрушилась, отступила перед настойчивым гулом.

Между тем мы добрели до моста. Река неторопливо гнала куда-то темную

воду.

За мостом рельсы поворачивали и вдруг обрывались. Впереди, все еще на

значительном расстоянии, застилая солнце, - высилась ржавая стена,

оттеснившая Джунгли, уходящая за горизонт.

-Московская резервация, - прошептала всезнайка-Марина, положив руку

мне на плечо.

НЕВИДИМЫЕ СТРЕЛЫ

В Малоярославце палило солнце, плавился асфальт на платформе.

Молодая пара, дожидаясь электрички на Москву, кормила хлебом голубей,

слетающихся отовсюду. Хлопанье крыльев, воркование.

У синего, похожего на терем, вокзала старушка продавала пирожки, но

немногочисленные пассажиры, мучимые зноем, не хотели пирожков, а хотели

пить.

Островцев купил в ларьке небольшую бутылку газировки и тут же выпил,

наслаждаясь. Помнится, в детстве он любил лимонад и, когда мать возила его в

Обнинск, просил: «Мама, купи «чебурашку». Мать сердилась:

-Потом по туалетам тебя таскай!

Но все-таки покупала.

Опустив бутылку в урну, Андрей двинулся через привокзальную площадь.

Таксисты, поджидающие пассажиров у потрепанных «жигулей» и «волг», окинули

ленивыми взглядами: «Нет, не поедет»; лишь один – порядку ради – окликнул:

«Парень, в Медынь?».

Островцев проследовал мимо таксистов, мимо автобусной остановки,

гудящей народом.

Улицы Малоярославца широки и пустынны.

Многоэтажек здесь немного и почти все – новые.

Сразу за памятником героям 1812 года – частный сектор, полукольцом

огибающий центр города.

Идя по пустынной улице, где низенькие скромные домики перемежались с

огороженными высокими заборами коттеджами, Островцев задумался о

стремлении людей даже здесь, в ста тридцати километрах от Москвы, жить по -

столичному.

За его спиной раздался рев моторов. Мимо, подняв пыль, пронеслись два

тяжелых мотоцикла. Татуированные бородачи, закованные в кожаные безрукавки,

за спинами – длинноногие девицы, волосы трепещут, будто флаги.

Островцев вспомнил: летом в Малоярославце проходит байкерский слет.

Любители мотоциклов, природы, пива и девочек съезжаются сюда отовсюду,

преимущественно из Москвы.

«Отдыхают люди», - позавидовал Андрей.

У одного из коттеджей его напугала собака, молча высунувшая из-под

забора безухую морду. Залаяла, обнажая клыки.

«У, зверюга, – подумал Островцев. – Понавыводили, сволочи».